В 2025 году в основном конкурсе «Артдокфеста» участвует фильм «Привет, пап!» Александры Крецан — режиссерки из Петербурга, известной по проекту «Ещенепознер» и фильму о двух последних неделях работы Теодора Курентзиса в Перми.
По словам Александры, «Привет, пап!» — это фильм про «смелость отправиться в прошлое, которое мешает жить, и разобраться с этим». Это история девушки Нади и ее первой во взрослом возрасте встречи с отцом, от которого они с мамой сбежали, когда Надя была ребенком.
«Бумага» поговорила с Александрой о том, как она нашла героиню и уговорила сниматься ее бывших односельчан, правда ли этот опыт для Нади стал терапевтичным и как на фильм реагируют зрители.
— Как ты пришла в документальное кино?
— Я училась на журфаке СПбГУ и со второго курса работала в отделе художественного вещания телеканала «100 ТВ», в программе «Однажды утром». Где-то там, видимо, я начала понимать, что люблю рассказывать истории. Дальше было много деятельности, связанной с разными формами медиа, в том числе чуть более известный, чем все остальное, проект «Ещенепознер», но чем дальше, тем больше я чувствовала, что хочу говорить о том, что меня волнует, и двигалась в сторону авторских проектов и, в частности, к документальному кино.
— «Ещенепознер» как-то повлиял на тебя как на документалиста?
— Я старалась использовать отдельные инструменты документального кино — максимально сократить дистанцию между зрителями и героем, преодолеть стандартный формат ютуба и помочь человеку увидеть другого человека, максимально объемно раскрыть его. Но в целом это все-таки другой жанр и формат.
Параллельно где-то в это же время я снимала документальный сериал про первый год жизни женской команды «Зенит», сделала фильмы «Здесь пахнет ладаном» о работе Курентзиса на Урале и «Сквозь всю зиму» про встречу Коли Солодникова с его бабушкой. Но «Привет, пап!» — это мой первый полноценный авторский фильм с фестивальной судьбой.
— Как ты нашла его героиню?
— Случайно и нет. В январе 2020-го Надя сама написала мне в фейсбуке с предложением познакомиться. Она смотрела какой-то выпуск «Ещенепознера», увидела мое имя в титрах и как-то почувствовала, что у нас схожие ценности, и, возможно, она будет чем-то полезна проекту. Мы встретились, и у меня буквально сразу возникло довольно ясное интуитивное ощущение, что это не просто так и что мы должны сделать что-то важное.
На тот момент Надя в числе прочего занималась проектом «Село — оно мое»: находила деньги, талантливых молодых ребят, например, архитекторов, и привозила их в деревни и села, где они что-то строили. Я тогда за это зацепилась, и в декабре мы поехали на Валдай — примерно туда же, где сейчас ее дом, который показан в фильме, но тогда дома не было — посмотреть, как там всё устроено, и, возможно, снять что-то об этом.
В один из вечеров мы вышли на ближайшее озеро — зима, звезды, снег хрустит — и у нас состоялся очень важный, сам по себе кинематографичный разговор. Я почувствовала, что у Нади внутри очень много боли, за которой стоит большая история. И я начала ее спрашивать о прошлом, о детстве. Бывает, что травматичные события до определенного момента остаются заблокированными, психика вытесняет их на периферию сознания, и мы можем о чем-то просто не помнить. Надя долгое время не обращалась к прошлому, но тут начала что-то проговаривать, вспоминать. Возник очень чувствительный момент единения, который ни с чем не перепутаешь. Меня это глубоко пронзило, и я поняла, что это и есть та история, которую я хочу рассказать и пройти вместе с Надей, в том числе по собственным причинам. Так что я сказала ей: «Если ты когда-нибудь решишься поехать в Казахстан, где жила в детстве, встретиться с отцом и со своим прошлым, то, пожалуйста, позвони мне».
Той же ночью мы с Борей Улитовским, оператором и монтажером фильма, пошли на озеро фотографировать звезды. И вдруг начались звуки, которых я никогда в жизни не слышала — стон движущегося льда, когда озеро в начале зимы еще не до конца замерзло. Потрясающее, неизвестное, инородное звучание — будто кто-то воет. Это было сильное состояние: я стояла на льду, смотрела на звезды, слышала этот женский плач и поняла, что кино, наверное, будет. Я обращаю внимание на такие моменты, они мне помогают.
Через два года, осенью 2022-го, Надя позвонила. Я тогда находилась в Турции с грудным ребенком, но это была ситуация, когда у тебя нет выбора — ты знаешь, что не можешь не сделать. Поэтому мы всем семейством и с оператором, который тогда был в Грузии, полетели в Казахстан.
— А что рассказала Надя на озере?
— У нее было непростое детство. Когда Надя была совсем маленькой, ее мама продала корову, и на эти деньги они втроем с сестрой бежали от отца в Костанай, ближайший к их деревне город. Но отец их нашел, и им пришлось бежать дальше — в Калининградскую область. Мама с сестрой до сих пор там живут. Одна из историй, которая меня тронула — и я ее себе тоже очень кинематографично представила — как Надя мечтала оттуда выбраться, что-то в жизни сделать. В какой-то момент она задумалась о поступлении в Петербурге. Естественно, все говорили, что вряд ли что-то получится: «это не для нас, мы люди деревенские, простые». Но Надя поехала поступать, и в ушах у нее была песня Димы Билана «Невозможное возможно». Она ее вдохновляла — Надя верила, что всё получится.
Она поступила в СПбГУКИТ, жила в общежитии и узнавала многие вещи, о которых до этого не знала — что есть, например, косметика, которой девушки красятся. Рассказывала, как однажды попала на мероприятие и удивилась, что на скатертях возле тарелок по три прибора. Начала работать курьером, развозила почту, посылки. Сейчас она работает в «Яндексе» руководителем продуктового маркетинга.
— Когда ты начинала работу над фильмом, как ты для себя определяла, про что он будет?
— Было несколько интересовавших меня тем. С одной стороны, общая болезнь постсоветского пространства, где зависимость и насилие передаются из поколения в поколение. А с другой — история про силу жизни, которая способна пробиться через самые трудные обстоятельства. Про смелость отправиться в прошлое, которое мешает жить, мучает и тяготит, и разобраться с этим.
В фильме две параллельные реальности. Первая — более прямое документирование происходящего, вторая — реальность внутреннего пространства Нади. Для меня было важно показать, как она все это проживает, как внутри нее происходит этот неустойчивый, максимально уязвимый процесс встречи с прошлым.
Мне сразу было понятно, что нам нужно съездить к папе, в ее родной дом, где они вместе жили, и который тот потом продал, а еще к кому-то из соседей, кто помогал, укрывал, спасал детей, когда происходили эти моменты. Я не знала, каким окажется отец, как будут развиваться события, как мы будем говорить о насилии, о детстве. Но совершенно точно не было задачи подойти к этому с осуждением — что-то вроде «посмотрите, какой папа плохой». У него тоже своя история, своя боль и причины, которые привели его к такому состоянию. Хотелось показать, как всё взаимосвязано, и как кто с этим поступает.
— Герои легко согласились, что их будут снимать?
— Я попросила Надю заранее спросить, не против ли отец и соседки, что мы приедем с камерой. И все, чему я очень удивилась, сказали, что совсем не против. Во время съемок никто ни разу не говорил: «Уберите камеру». Наоборот, людям будто было приятно это внимание.
На меня произвело большое впечатление пространство, где отец жил. Там было очень тяжело находиться: все эти оконные рамы, расставленные в коридоре, мигающий свет. И черепаха, которая плавает в мутной-мутной воде, еле поднимая голову, чтобы вдохнуть воздух. Вообще поездка была очень сложной, но при этом были и просветы.
— Как влияли съемки и присутствие свидетелей с камерой на Надин внутренний процесс и на их отношения с отцом?
— Мы много говорили о том, что без съемок поездка получилась бы другой. Для Нади было важным ощущение, что у нее есть поддержка — моя и оператора Бори. Повлияло ли наше присутствие на то, что мы снимали? Мы в любом случае взаимодействуем с реальностью.
Мы старались отстраниться, сначала даже придумали, что будем снимать общими, статичными планами (нам с Борей надоели ручные камеры и тактильное изображение), но из этого ничего не получилось. Это живой процесс, где важно быть внимательным к реальности. Ты действуешь интуитивно, прислушиваясь и ощущая, что и как должен делать.
На второй день в гостях у соседки мы старались снимать со стороны, но потом, как всегда бывает, нас стали звать к столу: «Ну, что вы там стоите? Идите сюда». И мы решили, что нам надо взаимодействовать с героями, быть внутри, ухищряясь все это снимать на две камеры. В большинстве случаев это получалось, но, естественно, где-то мы попадали в кадр и потом на монтаже жутко себя ругали. Но без этого неизвестно, получилось ли бы у всех расслабиться, а так о камере довольно быстро забыли, и начала происходить жизнь.
— Что в съемках было для тебя самым сложным?
— Поначалу немного мешало, что у Нади в голове был свой план — что сказать, что и как сделать. Надя долго морально готовилась к поездке и ей было важно держаться этого плана. Нужно было подождать, пока реальность вмешается и проявится живое. Но еще я поняла, что подготовленность Нади — тоже важная часть ее внутреннего процесса.
Самый эмоционально сильный момент был, когда отец начал напиваться. Пространство начало будто сжиматься, сужаться, и мы оказались в двойном времени — настоящем и прошлом. Я очень переживала за Надю, видела, что ей становится всё тяжелее, что она возвращается прямо в эту рану, в травму и как бы уменьшается, опять становится маленьким ребенком перед огромной фигурой сильного отца. Но в этот момент она осознает, что теперь взрослая женщина и может себя защитить. Несмотря на болезненность этого опыта, я думаю, он в итоге исцеляющий.
Меня поразило, как вела себя соседка Татьяна, с каким задором она подливала алкоголь, хотя у нее тоже сложный жизненный опыт с супругом-алкоголиком. Это всё вроде как норма. Когда Надя разговаривала с соседками, пыталась что-то узнать о прошлом, им было сложно говорить на эти темы. Болезненное зашучивается, замалчивается, вытесняется, потому что, вероятно, иначе — просто невыносимо.
— В фильме показан, в основном, женский мир. В этой истории вообще нет мужских персонажей, кроме отца?
— Мне кажется, они все умерли. Мужа первой соседки уже нет в живых, у второй — тоже.
— Расскажи о монтаже. Как ты собирала фильм?
— Я сняла кино и почти на год положила материал на полку. Взялась за монтаж уже в 2023 году. Монтировали полгода.
У меня всегда происходит так: я долго сижу в монтаже, ничего не получается, а потом в какой-то момент заходит монтажная фея и помогает. Как-то я прочитала в книжке Роджера Криттендена «Fine Cuts» интервью финского монтажера Саму Хейккиля, где он объясняет внезапные озарения и решения, которые приходят во время работы, появлением монтажной феи. Она подкидывает тебе идею, и — хоп, все придумывается.
Например, что нужно начать фильм с телефонного разговора, со снега. Просто ощущение «давай сделаем так», без какого-то концептуального объяснения. Или, например, моменты разрушения «четвертой стены», экрана, когда папа вдруг начинает говорить с камерой или показывать нам какие-то жесты. Сначала мы их оставляли просто для большей живости, а потом увидели, что это делает монтаж более свободным и обрисовывает от природы артистический характер папы Коли, без чего герой был бы недостаточно проявлен. Эти моменты как бы напоминают зрителю, что он тоже здесь, рядом с героями, и таким образом всё становится еще более реальным, расширяя частный пример на всех. Но эти объяснения приходят после.
Я вообще люблю живые моменты, поэтому где-то оставляю то, что, условно, идет после кнопки «стоп» — например, когда после ровного красивого кадра всё начинает сыпаться, крутиться, падать. Это немножко разрезает реальность, напоминая, что всегда есть нечто большее, что невидимо нашему взору, и что мы не можем контролировать.
Нужно некоторое время пожить в материале, повзаимодействовать с ним и позволить себе действовать свободно, экспериментировать, пробовать неожиданные вещи. В фильме есть момент, когда снег идет снизу вверх, обратно на крышу. Для меня это про то, что в жизни есть нечто, что происходит не так, как мы об этом думаем. И еще про время. У нас внутри всё устроено нелинейно. Есть событийный ряд: в таком-то возрасте случилось это, потом то. А есть пространство проживания: какие-то события в жизни могут нас катапультировать в прошлое, и ты оказываешься как бы в других своих опытах, в другом возрасте. Некоторые события в итоге остаются в прошлом, нам удается затянуть эти раны, а другие живут с нами долго, мы несем их дальше.
— Важную роль в фильме играет музыка. Как вы с ней работали?
— Тем самым вечером на Валдайском озере мы записали этот потрясающий звук льдин, но потом кто-то из команды его случайно стер. Тем не менее, мы нашли, как он звучит, и этот звук стал одним из референсов для композитора Тимофея Гесса. Мы много обсуждали, как передать в музыке эти состояния, ощущения. Тимофей тогда находился в деревне, в доме своей бабушки, и жил с материалом, прокручивая свою собственную историю. Во время работы он, кстати, тоже встретился со своим отцом, с которым у него болезненное прошлое, и у них состоялся разговор. У каждого из участников была какая-то своя история.
— Когда Надя посмотрела фильм, как она отреагировала?
— Я очень переживала, потому что у нас всё показано довольно обнаженно. Мы созвонились, и Надя сказала: «Спасибо, что мы это сделали». А еще, что она проплакала весь фильм. И потом плакала на всех других показах, довыпуская что-то из себя.
— А ее мама видела фильм?
Мне кажется, нет. И неизвестно, какая будет реакция. Папа тоже не успел. Он очень хотел, долго спрашивал, но через несколько месяцев после съемок, к сожалению, умер.
— А они поддерживали отношения после съемок?
— Они созванивались. Я просила Надю записывать любое их взаимодействие. Однажды Надя показывала ему по видео Валдайский дом, и папа расплакался — он не ожидал, что Надя смогла себе купить такой хороший, красивый дом. Это был очень важный момент, и Надя нажала запись, но почему-то она не сохранилась.
— Какие уже были показы, и как реагировали на фильм зрители?
— Российская премьера прошла в Петербурге на «Послании к человеку». Там фильм получил специальный диплом жюри и еще несколько наград. Еще мы вошли в тройку лучших документальных фильмов за год по версии Национальной премии в области неигрового кино «Лавр». Была номинация на премию Дзиги Ветрова, и недавно состоялась европейская премьера в Риге на «Артдокфесте».
Но самое важное, теплое и трогательное для меня на самом деле не показы как таковые, а реакции зрителей. На «Послании к человеку» в зале плакали, и не только девчонки — я видела и слезы взрослых мужчин. Был и смех как реакции на некоторые фразы папы. После многие подходили, рассказывали свои истории о насилии в детстве или о том, как было страшно посмотреть в это прошлое и, например, назвать отца алкоголиком.
Одна моя знакомая рассказала, что много-много лет не была на родине, где оставила сложные воспоминания, к которым никогда не возвращалась, а после фильма подумала, что, может быть, стоит с этим встретиться. А ее дочка смотрела фильм как человек, который вырос вообще без отца — он ушел во время беременности мамы. И, конечно, много историй о том, что родителей нет в живых, и с ними уже не встретиться.
Есть большая ассоциация «Взрослые дети алкоголиков», которая появилась в Америке, а сейчас существует по всему миру, в том числе и в России. Есть книги о том, насколько сильно, травматично и болезненно на жизнь человека влияет алкоголизм родителей. Часто люди, выросшие в дисфункциональных семьях, живут в стыде и страхе, в невозможности близости, в недоверии к мужчинам или женщинам. В моем поколении многие с этим столкнулись. Есть группы, куда можно приходить и получать поддержку. Я часто встречаю женщин с самыми разными историями, которым удалось справиться, не огрубеть, сохранить свет внутри и преобразовать боль в силу. В фильме звучит фраза, что такие вещи могут бесповоротно разрушить, но, в то же время, они могут сделать очень-очень сильными.
Что еще почитать:
- «Доверять жизни и снимать». Посмотрите три новых фильма про Петербург с «Артдокфеста». Мы поговорили с авторами.
- «Главный праздник в стране — это война». Как швейцарец 5 лет снимал в Петербурге фильм «Праздники» — а получил кино про репрессии и подготовку к 24 февраля.
